Юрий Кружнов. НЕЗАБВЕННЫЙ «СИНИЙ ПЛАТОЧЕК», или история длиной в 70 лет

Хотя многое из эпохи Великой Отечественной собираешь уже по крупицам, порой кажется, что военное время — оно совсем рядом, буквально вплелось в нашу жизнь.

Года три назад в Российскую национальную библиотеку (где я служу) пришел запрос из Болгарии, точнее — вопрос: нет ли в наших музыкальных фондах первого издания открытки 1943 года с песней «Синий платочек»? Эта открытка появилась в начале 1943-го, вскоре после выхода документального фильма Ю. Слуцкого «Концерт — фронту» (ноябрь 1942-го), в котором Клавдия Шульженко впервые исполнила эту песню со словами лейтенанта М. Максимова. Это был последний вариант текста (а их было несколько¹). На открытке, однако, нот песни не было, как и портрета Шульженко — только текст и скупая подпись: «Максимов». Эта открытка — уже рариет, она мало в каких семьях или у каких коллекционеров сохранилась. У нас в нотном фонде ее тоже не было. Но у меня имелось ее изображение, и я отослал его написавшей нам женщине из Болгарии.

Песнями Великой Отечественной я занимаюсь давно, и история «Синего платочка» была мне известна. Среди прочих загадок была и такая, интересовавшая меня несколько лет — кто был тот таинственный «лейтенант М. Максимов», благодаря которому песня приобрела небывалую популярность в годы войны, и, как оказалось, популярность эта прошла и сквозь десятилетия. И сегодня мелодию «Синего платочка» (часто со словами) сможет напеть чуть не каждый десятый житель России. Современные эстрадные певцы включают ее в свой репертуар. Она стала таким же символом той войны, как гвардейская ленточка.

Про «Синий платочек» я знал то, что знали все — прежде всего по воспоминаниям Клавдии Ивановны Шульженко «Когда вы спросите меня», где она описала, как во время одного их фронтовых концертов на Волховском фронте в начале 1942 года она попросила присутствовавшего там военного корреспондента Максимова написать новые слова к старому мелодичному вальсочку «Синий платочек» — эту песню часто просили исполнить бойцы. Потом я вычитал в опубликованном военном дневнике однополчанина Максимова — Александра Бартэна — как его друг за одну ночь написал слова. Песня с ними почти мгновенно разошлась в списках, в нотных открытках, в грампластинках (как раз в 1942-м было возобновлено их производство) по всем фронтам. Приводились в воспоминаниях Бартэна и слова самого Михаила Максимова о том, как он создавал песню. Но больше ничего узнать мне не удавалось, все дальнейшие поиски были тщетны.

Отослав изображение открытки в Болгарию, я, естественно, спросил у приславшей запрос женщины — а звали ее Елена Михайловна Петрова, она была человеком довоенного поколения и уже много лет жила в Болгарии — так вот, я спросил у Елены Михайловны, откуда у нее этот интерес. «Если помните, — отвечала она, — слова к этому вальсу написал лейтенант Михаил Максимов. Так вот это мой отец».

В такие моменты обычно восклицают «Ах!» И я (мысленно, конечно) не удержался. Вот так удача! После этого мы с Еленой Михайловной очень подружились и переписываемся до сих пор. Я рассказал ей про свой интерес к песням Отечественной, а она мне рассказала про своего отца. Оказалось, что личностью он был неординарной, и, безусловно, достоин того, чтобы о нем не просто вспомнили, но написали хотя бы несколько страниц — о, что сохранилось в памяти его родных и знакомых.

К сожалению, Елена Михайловна мало знала о довоенной жизни отца, поскольку когда тот уходил на фронт, ей было девять лет. Они с матерью и бабушкой оставались в блокадном Ленинграде, и первые несколько месяцев Елена Михайловна жила в подвалах Эрмитажа — эту акцию организовал тогда его директор, академик Иосиф Абгарович Орбели. В мощных подвалах музея люди прятались от обстрелов, обогревались, как могли — просто жили, даже работали. Туда Лену с ее мамой и бабушкой привел сам Максимов, иногда приезжавший в Ленинград с фронта. К сожалению, под Рождество 1942 года в водопроводную систему Эрмитажа попала бомба, подвалы стало заливать, и всех его обитателей пришлось эвакуировать. А в конце февраля Лена с мамой и бабушкой эвакуировалась в Череповец. О жизни в эрмитажных подвалах и о маленькой Лене Максимовой написала рассказ петербургская писательница Татьяна Александровна Кудрявцева в книге «Маленьких у войны не бывает». Там есть очерк «Леночка» — это о Елене Михайловне. С Татьяной Александровной я тоже познакомился, она оказалась приятельницей моего хорошего друга — поэтессы Елены Васильевны Елагиной. Вот как неожиданно переплетаются судьбы!

Михаил Александрович Максимов в мирное время был человеком сугубо гражданским. До войны он закончил в Ленинграде Институт инженеров общественного питания (был такой), скорее всего, это было в 1930 году, а в 1932 году он уже преподавал на каких-то курсах предмет «экономполитика»².

Записавшись в июне 1941-го добровольцем (хотя имел бронь), Максимов был направлен на Волховский фронт помощником командира 1-й горно-стрелковой бригады артиллерийско-пулеметного батальона. Однако через некоторое время, уже в звании лейтенанта, был отозван в распоряжении редакции дивизионной газеты 54-й армии фронта «В решающий бой!».

Максимов писал стихи³, печатал их во фронтовых газетах. Это тихая проникновенная лирика, которой так ждали бойцы на фронте.

«Мы с тобою в верности до гроба
Никогда друг другу не клялись,
Но без слов ей присягнули оба
В час, когда прощаясь обнялись…»

Напомню вкратце историю песни «Синий платочек».

Поначалу это был скромный инструментальный вальс, сочиненный польским пианистом и композитором Ежи Петерсбургским⁴ в 1939 году в городе Белостоке, «в один присест», чуть ли не перед самым концертом. Вместе со своимдвоюродным братом Артуром Гольдом он руководил тогда «Голубым джазом», который концертировал в СССР. В 1940-м «Голубой джаз» давал концерты в Москве, в концертном зале сада «Эрмитаж». Вальс так понравился присутствовавшему на одном из концертов поэту и драматургу Юрию Галицкому, что он тут же на концерте набросал к нему слова:

«Синенький скромный платочек
Падал с опущенных плеч…»

Слова понравились музыкантам. Тут же вальс под названием «Синий платочек» исполнил солист оркестра Станислав Ляндау. А вскоре песня приобрела популярность у широкой русской публики, вошла в репертуар известных певцов. В 1940 году ее со словами Галицкого записали на пластинку Изабелла Юрьева, потом Екатерина Юровская. Из известных исполнителей позже были Вадим Козин, Лидия Русланова, Вера Лещенко-Белоусова. А вот Клавдия Ивановна Шульженко, с именем которой позже эту песню станут связывать, ее тогда не исполняла. Как потом признавалась певица, мелодия ей нравилась, но не нравились легкомысленные, как она считала, банальные слова.

Популярность песни не померкла с началом войны. Уже в первые ее дни поэтом Борисом Ковынёвым был написан новый текст. Под названием «Прощальная» песня прозвучала по радио 29 июня 1941 года:

«Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа
Киев бомбили,
Нам объявили,
Что началася война».

Финальные строки этого текстового варианта использовала Лидия Русланова, когда в конце апреля 1942-м записывала песню на пластинку (со словами Галицкого)⁵.

А между тем, чуть раньше, 9 апреля 1942 года началась новая история песни. Тогда на Волховский фронт прибыла фронтовая бригада — джаз-ансамбль ленинградского Дома Красной армии им. С. М. Кирова под управлением Владимира Коралли с солисткой Клавдией Шульженко. Накануне отличившимся в боях частям и соединениям 54-й армии было присвоено звание гвардейских, в честь этого события и состоялся приезд музыкальной бригады. Сделать отчет о выступлении был откомандирован литсотрудник дивизионной газеты «В решающий бой!» Михаил Максимов.

И вот строки из военного дневника Александра Бартэна, однополчанина и друга Максимова: «5 апреля 1942 года. Вечером в клубном зале школы — концерт джаз-ансамбля Ленинградского ДКА под руководством Шульженко и Коралли <…> Тяжело раненые. Сдержанные стоны. Слабый свет. Маленькая школьная сцена с остатками детских декораций. Раненые послали записку. По их просьбе Шульженко исполнила “Синий платочек”…»

Шульженко спела вариант со словами Галицкого, вариант, который певице не нравился, но который был тогда популярен.

Вспоминает Михаил Максимов:

С этого момента началась та невероятная популярность песни, которая не стихала десятилетия. Вместе с песнями «Вечер на рейде» Соловьева-Седова, «Землянкой» Листова и некоторыми другими она открыла настоящую песенную лирику в советской музыке, странное, на первый взгляд, явление в военное время Но нет, не странное. Тоска по дому, по любимой женщине, по семье, просто по женской ласке возвращала солдат — хотя и в мечтах и в мыслях — к мирной жизни, а главное — не давала ожесточиться их сердцам, сохраняла тепло души, человечность. Играли роль и проникновенные мелодии, и слова. В истории же с «Синим платочком» слова сыграли решающую роль. Благодаря словам песня и стала символом, эмблемой военной эпохи. И была то заслуга никому неизвестного лейтенанта Максимова…

Сопротивление начальствующих органов проникновению «лирическому элементу» в военный песенный репертуар поначалу было довольно сильным. Слова песни «Синий платочек» в газете «В решающий бой!», где работал Максимов, печатать отказалась. Вот как рассказывал про это много лет спустя сам Максимов в цикле телепередач 1970—80-х Юрия Евгеньевича Бирюкова: «Я, конечно же, не мог тогда предположить, что “Синий платочек” с моим текстом “приживется” и что ему будет уготована такая долгая жизнь. В ту пору считалось ведь, что на фронте нужны совсем другого рода стихи и песни — призывные, мобилизующие. Помнится, редактор нашей газеты в ответ на мое предложение опубликовать эти стихи вместе с отчетом о концерте Шульженко тоном, не терпящим возражений, категорически заявил: “Вы что, лейтенант? О каких «синих платочках» может идти сейчас речь? Кругом — война, смерть, разрушения…” Об этом разговоре узнал наш ответственный секретарь, получивший новое назначение — редактором дивизионной газеты “За Родину!” – Александр Львович Плющ. “Давай, — говорил он мне на прощанье, — твое “творение”. Я его в своей газете напечатаю и тем отмечу вступление в новую должность. Авось, не снимут…” Он первый эти стихи опубликовал. Больше я их никуда не посылал…»

Бирюков пишет в своей книге «Песни, опаленные войной»: «Было весьма заманчиво отыскать эту первую публикацию «Синего платочка» и ее инициатора. Выяснилось, что живет он в Москве, был в свое время редактором <…> газеты «Неделя». Мы встретились <…> Порывшись в ящиках письменного стола, он <…> извлек оттуда пожелтевшую от времени <…> подшивку дивизионной газеты “За Родину!”. Вот и 101-й номер ее от 8 июня 1942 года, и в нем, на второй странице, стихотворение “Синий платочек” с подписью “Лейтенант М. Максимов”. “Сохранилась и газета с заметкой, рассказывавшей и о том, как восприняли эту песню у нас в дивизии, — продолжал между тем свои воспоминания Плющ. – Особенно пришлась она по душе пулеметчикам. Все они так и считали, что песня эта про них написана, коль заключают ее слова: “Строчит пулеметчик за синий платочек…”»

Газет «За Родину!» было во время войны несколько. Стихи Максимова были напечатаны в газете 331 дивизии 54-й армии Волховского фронта. Так песня начала свой путь к воевавшим на фронте. Потом прибавились грампластинки, которые с 1942 стали поступать в некоторые армейские части вместе с патефонами; открытки (в том числе нотные), тысячами присылаемые на фронт. Вот что писал Максимов своей жене и дочке в Череповец в 1942-м: «Вчера на почте были в продаже открытки-песни. Среди них мой “Синий платочек”, тот, что я писал для Шульженко. Есть у меня одна открыточка. Достану еще — пришлю. Лапуне [дочке Лене – Ю.К.] понравится — с картиночками. Приезжали с юга, рассказывали, что ее пел весь Сталинградский фронт…» Ходили по рукам списки стихов. С трогательным чувством рассматриваешь сейчас какой-нибудь солдатский блокнотик, куда вписаны слова «Синего платочка». Но, конечно, самый популярный способ распространения песен в то время — «с голоса», из уст в уста⁷.

И вот отгремела война. Что было дальше с лейтенантом Максимовым? Писал ли, печатал ли он и дальше свои стихи? Как рассказывает Елена Михайловна, стихи папа писал, как он говорил, с 6 лет, возможно, не переставал их писать и дальше. С фронта он присылал дочке, помимо других стихов, отрывки из своей шутливой поэмы «Похождения Клима Смекалкина» с рисунками его фронтового друга Евгения Евгана. К сожалению, эти рисунки, рукописи папы, разные другие его бумаги, хранившиеся в семье Евгана в Москве, после смерти художника исчезли. Из стихов Максимова осталось только то, чтобы было напечатано во фронтовых газетах или что он присылал в письмах. Среди них — стихотворение «Дочке» (десятилетней Елене Михайловне):

«Получил сегодня папа
Поутру твое письмо,
И хоть дождик мелкий крапал,
Стало ясно и тепло»⁸.

Задумывал он поэму, посвященную П.И.Чайковскому.

В 1960 году Елена Михайловна переехала на жительство в Болгарию и стала редко видеться с отцом, так что некоторые факты его биографии ей позже пришлось самой восстанавливать по разным источникам.

После войны лейтенант Максимов вернулся к своей мирной профессии. Был замдиректора ресторана «Нева» на Невском, потом директором ресторана «Метрополь». С «Метрополем» связана еще одна необыкновенная история — и в жизни лейтенанта Максимова, и, как оказалось, в моей тоже.

Когда я читал эту книгу 10 лет назад, я еще не интересовался личностью лейтенанта Максимова и потому, конечно, пропустил эти строки. Но теперь для меня открылось нечто весьма неожиданное.

С Петей Меркурьевым мы в 1960-х годах учились в музыкальном училище при консерватории на одном курсе, в одной группе, и я с сокурсниками часто бывал в квартире Меркурьевых на ул. Чайковского, 33. Мы целые вечера болтали, музицировали, обсуждали что-то, пили чай, кофе с молоком. У Меркурьевых почти всегда был народ — гости, да и семья была большая. И вот, прочтя строки о «дяде Мише», я задумался — а не видел ли я этого «дядю Мишу» там, на Чайковского, 33? Ему ведь тогда было лет 50. Я попросил Елену Михайловну прислать мне фото папы. Она прислала сначала военные фотографии. Он там совсем молодой, но мне показались очень знакомыми эти глаза — взгляд мягкий и очень добрый, но волевой и порой прямо «сверлящий». Наконец она нашла фото 1960-х годов. И тут я узнаю этого красивого статного мужчину, всегда веселого и общительного, всегда не прочь переброситься шуткой с молодежью. Я, может, и видел его у Меркурьевых несколько раз и, может, и сказал-то всего пару слов. Но юная память цепкая: я точно видел, я знал этого человека.

Вот какие зигзаги совершает судьба — в течение нескольких лет я пытался докопаться, кто же такой этот загадочный «лейтенант Максимов»? А оказывается, я был с ним знаком, я даже говорил с ним! Ну как это назвать — «планида»? Может, мне назначено было это судьбой?

Человек Михаил Максимов, как я недавно узнал, был неординарный. С сожалением надо признать, что был он из тех людей, про кого говорят – «не реализовавший своих возможностей». Что касается кулинарной части, тут как раз все было в порядке. Как рассказывала мне его бывшая студентка, профессор Маргарита Николаевна Куткина, с которой я недавно познакомился, он с 1960 года преподавал в Институте советской торговли в Ленинграде, а в 1975-м основал в нашем городе Высшие кулинарные курсы и был первым их руководителем. При этом он одновременно являлся замдиректора ресторана «Нева».

Помимо того, что он писал стихи, Михаил Александрович неплохо рисовал. К сожаленью, при разных переездах коробку с его бумагами и рисунками у Елены Михайловны украли. Но поразительнее всего были его музыкальные дарования. У него был абсолютный слух и он обладал тем, что называется «моцартовская память». «Ему играли незнакомую мелодию, — рассказывала мне Елена Михайловна, — он тут же садился к инструменту и ее воспроизводил».

А вот что пишет о нем Петр Меркурьев в своей книге: «Дядя Миша был потрясающе музыкален. Великолепно играл на рояле (хотя специально этому не учился), а слух у него был такой, что любой дирижер позавидовал бы! Однажды я решил его проверить «капитально» и двумя руками — от кончиков пальцев до локтей — «лег» на клавиатуру. Дядя Миша засмеялся, но назвал ноты, которые не прозвучали в этом диапазоне <…> От него я, шестилетний, узнал об опере Прокофьева «Война и мир» — Максимов ходил и на репетиции, и на спектакли в Малый оперный <…> а потом у нас дома по слуху играл почти всю оперу и пел очень приятным баритоном полюбившиеся партии».

Еще строки из электронного письма Елены Михайловны мне: «Он пришел однажды проведать маленькую внучку Аню, мою дочь. В этот момент по радио сказали, что будут исполнять прелюдию Рахманинова. Зная о его музыкальном таланте, я попросила его повторить ее после прослушивания. Он засмеялся, сел и всю сыграл, хотя никогда не учился. Он обладал природной техникой и исключительной музыкальной памятью. Это был феноменальный дар если бы он учился, достиг бы невероятных вершин…»

Елена Михайловна говорила, что, по утверждению одной из сестер отца, он в 1924 году поступал в консерваторию вместе с Павлом Серебряковым, и папу приняли (!), причем исключительно за его дарования. Но возможно, это легенда. Родственники Павла Алексеевича ничего не слышали про это, да и сведений об обучении Максимова в консерватории нет.

При всех своих талантах Михаил Александрович никогда не бравировал ими, вообще был «архи-скромен». Даже свое авторство «Синего платочка» много лет скрывал⁹.

До конца дней Михаил Александрович Максимов (а умер он в 1992 году) жил в Ленинграде-Петербурге – на улице Рылеева, потом на Гражданской улице. Судьба дарила ему редкие встречи с дочерью, с внучкой, пианисткой Анной Петровой-Форстер, и внуком, скрипачем Михаилом¹⁰. С семейством Меркурьевых у него дружба вскоре стала столь тесной, что, как рассказывают нынешние его родственники, «ВасВасич» сам наведывался к «дяде Мише» на ул. Рылеева, в дом 17—19, да не один, а со своим другом, артистом Игорем Олеговичем Горбачевым. С Максимовым, как рассказывают, можно было говорить на любые темы. Он не только был очень образованным человеком, но и был непревзойденным собеседником, остроумным, веселым, тонким.

А история песни «Синий платочек» после войны перешагнула границы СССР. В 1940-х ее первый исполнитель Ляндау перевел текст песни на английский и в 1952-м записал английский вариант на пластинку. В 1945 году появился французский «Синий платочек», его текст создал Луи Потерат — мелодия оставалась та же. В 1949 году появился испанский вариант песни поэта Марио Баттистелли — он был издан в Буэнос-Айресе, в Аргентине, куда в 1949-м перебрался Ежи Петерсбургский. Вскоре появился вариант текста на иврите известного израильского поэта Авраама Шлёнского, поляка по происхождению. Издавался «Синий платочек» и в США, правда, музыкаПетерсбургского подверглась переработке, и авторами ее были указаны два других композитора¹¹. На родину самого Ежи Петерсбургского песня пришла только в 1967 году, и связано это было с возвращением композитора в Польшу. Авторами польских слов были Артур Тур и Агнешка Фейль¹². Этот «Синий платочек» и сейчас – один из хитов польской эстрады.

Но вряд ли этот нежный военный вальс где-то трогает слушателя так, как трогает он нашего слушателя. Слишком о многом — и многим — говорят до сих пор его звуки — и, конечно, его слова.

К содержанию

К содержанию